Примерное время чтения: 6 минут
98

Узник Гулага (часть 7)

Еженедельник "Аргументы и Факты" № 27 04/07/2007

Предчувствовали свободу те, кто оставлен до "особого распоряжения". Забегая вперед, скажу: этого не случилось. Почти все они были освобождены после смерти Сталина, либо после XX съезда КПСС.

(Окончание. Начало в "АиФ-Брянск" N 18 (288), 20 (289), 21 (290), 23 (293), 24 (294), 25 (295) и 26 (296).

Рубашку за цигарку

Жизнь резко изменилась после Победы. Главное, стали давать густую баланду, заправленную хлопковым маслом. По-настоящему стала работать КВЧ. В свободное время я оттуда не выходил. Сколько было прочитано газет и журналов! Появился ларек, и в нем можно было купить залежалые пряники и даже табак. Только вот у кого деньги были? О табаке следовало бы написать не только отдельную главу, а целую поэму.

Ничего дороже табака в лагере не было. Самая распространенная пословица: "У кого табачок, у того и праздничек". Если человек просил докурить, а его презирали, ответ был суров: "У начальника на разводе". Табак выменивали на все: хлеб, одежду, совесть. За цигарку снимали с себя рубашку.

Самые заядлые курильщики - польские евреи. Возникает вопрос: как они попали в Сибирь? Как известно, Гитлер нанес Польше первый удар. Евреи бежали на восток. Мужчин почти всех пересажали как "польских шпионов". Из нашего лагеря ни они, ни латыши - никто не остался жив.

После войны я сумел списаться со своими родителями и получил две-три посылки. Они, думая, что я в лагере научился курить, посылали махорку. Я бы с радостью ее продал и купил пряников, но все мы были безденежны. За труд нам не платили ни копейки. Конечно, я бы мог обменять махорку на хлеб, но совесть не позволяла. Я раздал махорку соседям по нарам, товарищам по работе.

Через несколько месяцев после окончания войны нам стали давать сахар. По столовой ложке раз в месяц. Подставляешь кружку с кипятком а тебе туда ложку сахару. И вот я вижу, как со всех сторон, не спрашивая меня, многие свой сахар сыпали мне в кружку. Это меня благодарили за махорку. Удивительно, но факт: в жизни больше не пил такого сладкого чая!

Несмотря на тяжкий труд, на унижения, на голод, большинство политзаключенных не падало духом. У нас тоже были свои Василии Теркины, свои хохмачи. Помню очень интересную карикатуру, Чарли Чаплин говорит Гитлеру: "То, что ты носишь форму моих усов - это не беда. А вот что над тобой смеются больше, чем надо мной - это непростительно".

Я сам сочинял шуточные стихи и понял, наконец, что я никакой не "датский" поэт. А просто парень, имеющий к этому какое-то призвание.

И вот приближается день моего освобождения. Я еще не знаю, выпустят ли меня, но живу надеждой. За неделю до желанного дня комендант, встретив меня, улыбнулся и сказал только одно слово: "Готовься!" Я все понял. Товарищи по бараку поздравили меня, некоторые давали адреса родных. Просили, чтобы зашел. Я ходил именинником.

Но вот вопрос: где жить? В Москве и Московской области нельзя. В республиканских и областных городах нельзя. В пограничных городах и где есть военная промышленность - тоже нельзя. Наши города должны находиться на 101-м километре от Москвы. И один мужик меня надоумил: "Езжай в нам, в Кимры Калининской области. От Москвы 110 километров".

Здравствуй, свобода

И настал день 19 августа 1946 года. Получил справку об освобождении (по ней я должен был получить временный паспорт с 39-й статьей, по которой я не мог прописаться в вышеупомянутых городах). На прощание не обидели меня: дали деньги на билет до Москвы, суточные, какие-то еще дополнительные рубли. Получил сухой паек: хлеб, сахар, селедку. Кроме того, одели в новый костюм х/б, дали новые ботинки. Словом, проводили по-королевски.

И когда я шел от каптерки до вахты, сердце мое учащенна билось. Я все время проходил через ворота, а теперь должен идти через проходную. Молоденькие охранники встретили меня, посмотрели справку, улыбнулись и пожелали счастливого пути, это меня тронуло. Вышел за зону. Посмотрел в сторону лагеря. Даже слезу вышибло. Иду к станции Асино. Какая-то девушка попалась навстречу, смотрит пристально на меня. В Асино сел на поезд - и в Томск. Помню, как женщины, увидев меня безволосого и в лагерном костюме, попрятали под лавки корзины с голубикой.

В Томске, в вокзальном буфете, взял 100 граммов водки, бутерброд с красной икрой (тогда она еще была) и выпил за свое освобождение. Думал, что с непривычки голова закружится. Да нет, ничего, все нормально.

Билетов до Новосибирска не было. Пошел по адресу к одной тетке. Накормила меня, по Томску побродил. Зашел в кино. Хорошо помню название картины - "Небесный тихоход". Что меня удивило: в зрительном зале - почти одни женщины. Спал в вагоне по-царски: на простыне и под одеялом.

Приехал в Новосибирск. Огромный и красивый вокзал, но кассы закрыты. Я мечусь по вокзалу, спрашиваю. Мне отвечают, что пассажирских поездов нет и не будет и все ждут "пятьсот веселого". Народу - тьма. Солдаты, раненые, эвакуированные, студенты, дети.

Что тут творилось, описать невозможно. Разумеется, никаких билетов - на путях стоял товарняк, и мы его штурмовали. Впереди меня бежала женщина с ребенком и с чемоданом. Я вызвался ей помочь, но она взглянула на меня и запричитала: "Нет, нет, я сама!" Не хочешь - как хочешь. Я, легкий как ветерок, прыгнул в вагон и даже место на нарах занял. Кум королю!

Недели две до Москвы добирался. Километрах в тридцати от столицы поезд остановился. Дальше не идет. Сел в электричку. Помню, был воскресный день. Вагон битком набит, песни, смех, шутки. На меня поглядывают, но незлобно.

Пройдет несколько минут - и я буду в Москве. Родители получили другую комнату, на Арбате (Николай Глазков писал: "Живу в своей квартире тем, что пилю дрова. Арбат, 44, квартира 22"). В этом доме, недалеко от Смоленской площади.

Боже мой, как билось мое сердце, когда подъезжал к столице. Поток пассажиров меня выбросил на Комсомольскую площадь. Такой родной запах выхлопных газов. Вечернее звездное небо и кругом огни. Я вдыхаю московский воздух и иду, как пьяный.

Здравствуй, Москва! Здравствуй, свобода!

Смотрите также:

Оцените материал

Также вам может быть интересно