Через несколько дней после БУРа я попал в бригаду Николая Мурыгина. Это был "краснушник", отбывающий большой срок (человек, грабивший товарные вагоны. Они красного цвета, отсюда и "краснушник"). И сейчас стоит передо мной его лицо. Оно обветренное, щеки красные, нос курносый. Зимой и летом ходил без шапки. Закаленный мужик. Сибиряк.
(Продолжение. Начало в "АиФ-Брянск" N 18 (288), 20 (289) 21 (290) и 23 (293).
Побег на волю
Работали в основном на погрузке вагонов. Перед-ние бревна накатывают, задние - тянут канат. Часто грузили рудстойку. Это для шахт. Шпалы. Со шпалами была такая история. Вагон пришел ночью, и надо его грузить. Естественно, администрации лагеря не хочется платить за простой вагонов. (Тем более военное время!) Часа в два ночи будят нашу бригаду. Нет, никто не ропчет. Каждый знает, что за погрузку в ночное время получает дополнительно 100 граммов хлеба.
Вышли за зону - дождь, слякоть. Словом, ничего хорошего. А работать надо. Двое берутся за шпалу, ты подставляешь плечи и быстренько по трапу в вагон. Шпалу сбрасываешь - и пошел за следующей. И вот уже к концу дело, но я поскользнулся и загремел с трапа. Чувствую, встать уже не могу. Подбегает разъяренный Мурыгин, поднял меня как щенка:
- Что (и непечатные слова, разумеется), кантоваться вздумал? Работяги ишачат, а ты...
- Дядя Коля, я нечаянно...
Он пнул меня. Но не сильно (если бы со всей силы, то убил бы, конечно. Кулаки, что большие арбузы). Ладно, думаю, губа рассечена, чувствую, что глаз заплыл. Лишь бы пайкой не обидел.
Про Мурыгина ходила молва, что он - человек. Значит, справедливый.
Каждые три дня сдавал в контору "рапортички". По ним начисляли хлеб. Больше ста процентов - высшая пайка! Смотрю, мне тоже. В лагере говорят: "Закон - тайга, медведь - прокурор!" Не пойдешь же жаловаться начальнику лагеря или "куму" (оперуполномоченному).
Вообще бригада Мурыгина славилась в лагере как самая передовая. Между прочим, бригадир с вольными нормировщицами крутил романы, и они иногда записывали туфту. Вот когда мы грелись у костра. Какое то время я был с ним в одном бараке. Бывало, утром перед разводом обращался ко мне: "Жиденок канай на кухню!" (В этом слове было больше ласки, чем презрения.)
Я, конечно, на цырлах, бегом. Повара знали котелок Мурыгина, ну и, конечно, со дна погуще. Всегда мне оставлял. Я же буду мыть котелок;
Через несколько лет я узнал, что его взяли на фронт, в штрафной батальон. Остался ли он жив? ("Вы лучше лес рубите на гробы, в прорыв пойдут штрафные батальоны...").
Позже наша бригада была расформирована, и я попал в другую.
При лагере была электростанция. Она работала на дровах. Одни днем заготавливали дрова, другие носили. Я попал носильщиком в ночную смену. На "козлы" клал дрова и на спине их тащил в машинное отделение. Двое машинистов все время подгоняли меня. Носить дрова - неближний путь, метров 70 - 80. Тяжело. Электростанция была за зоной. Потому нас троих охранял конвоир, пожилой такой дядечка с допотопной винтовкой.
Обычно он сидел на станции, но курить выходил на крыльцо. А кто убежит, интересно? Куда бежать? По бушлату сразу поймают. И еще срок пришьют. Не было случаев побега из нашего лагеря. Вокруг вышки, вся зона оцеплена колючей проволокой, стая овчарок.
Я окончательно выбивался из сил. В голове только было: поесть, отдохнуть. И вдруг меня осенило: не лучше ли сделать отдых, вечный сон? Ну сколько можно? Все равно мне отсюда живым не выйти. Каждый день вывозят телегу с трупами с неизменной биркой на правой ноге.
Вспоминается слух, ходивший по лагерям. На телегу бросали голые трупы, как дрова. Один такой смельчак привязал бирку и лежит в мертвецкой. Всех погрузили и его тоже. Охранник привез телегу с трупами в лес, стал их стаскивать в яму. А тот, живой, возьми да и соскочи. У охранника, ясное дело, разрыв сердца. Живой переоделся в его форму и драпанул. После этого, говорят, на воротах стоит здоровенный мужик с дрыном. И каждому мертвецу им по лбу ударяет. Для проверки. Так что если живой - станешь покойником.
Была в нескольких метpax от меня запретная зона. И я решил: перешагну - и пусть в меня стреляют. И сразу отмучаюсь. Дождался, когда конвоир вышел покурить. Сбрасываю с себя "козлы" и иду прямо в запретную зону. Слышу крик: "Стой! Назад!" Я продолжаю идти? Раздался выстрел, второй, третий. Я не знал: в меня он стреляет или в воздух. Раздался резкий протяжный гудок. Это был сигнал. Я продолжал идти. Но что же он еще не стреляет. Я остановился. Посмотрел на небо - звездная ночь. Я даже этот день запомнил: 16 октября 1942 года.
Через некоторое время услышал лай собак и крики-конвоиров. Я лежал в кустах, боясь шевельнуться. Собака шла по моему следу. Сейчас она меня схватит за горло. Я не мог понять, что со мной произошло. Минуту назад я не хотел жить, а теперь... Овчарка шла прямо на меня. Во мне возник инстинкт самосохранения, что ли. Чтобы она не вцепилась мне в горло, я протянул руку прямо в пасть. Она вгрызлась в нее (рука была в рукавице) и давай меня шматовать по земле. Подбежали охранники. Приказали собаке выпустить руку. Били прикладами и ногами. Хорошо еще, что на мне был бушлат. Я кричал: "Убейте меня!" Но потом не в силах был даже раскрывать рот. Из носа текла кровь.
Прибавка к сроку
Меня потащили на вахту, в зону. Дотащили до санчасти, один из охранников пошел в барак за врачом. Врач, как сейчас помню, молодой грузин, очень приятной внешности. Он сделал все, что надо: перевязал руку, остановил кровь.
В санчасти я провел остаток ночи, утром отвели в изолятор. Там я пробыл месяц. На допросы вызывал "кум" - начальник третьего отдела. Я ему все рассказал, как на духу. Рана долго не заживала. Ну какое там питание. Щи из мороженой капусты. Мне почему-то казалось что они пахнут куриным бульоном. А когда водили на прогулку, поднимал с земли зеленые капустные листья. В изоляторе я хоть отоспался.
Ну а после изолятора - суд. Прямо в лагере. Как же иначе - совершил побег, надо отвечать. Я уж не помню, что на суде говорил, но прибавили к моему сроку еще полтора года. Значит, освободиться я должен 20 мая 1945 года.
Такой маленький срок мне дали, наверное, потому, что все равно я не выживу. Дело в том, что меня назначили в Искитим. Все знали, что оттуда не возвращаются. Этот лагерь недалеко от Новосибирска, там добывали известь: нечеловеческие условия плюс там были самые отпетые урки, подонки. Хлеб отбирали запросто.
Узник Гулага (часть 6) 
На плачущей земле. Почему умирает русская деревня? 
«Не знала, что здесь столько отзывчивых людей». Украинка - о жизни в России